 |
Педагог дополнительного образования городского туристско-краеведческого клуба «Ермак». |
Она сошла в наш мир как посланец иных пространств – нести добро и сеять разумное, доброе, вечное. В ней есть этот дар педагога, стремление учить – нести знание. Совершенно закономерно, что в 1976 году она стала преподавателем КИЦМа. А для нас она была классной дамой – «училкой» первоклассников. И мы, её первые ученики, на всю оставшуюся жизнь запомнили её как нашу первую учительницу.
Первая наша встреча – экспедиция в Коляжинский провал. Жанна Леонидовна была официальным руководителем от Красноярской тематической экспедиции (КТЭ), где она только что стала начальником Гидрогеологической партии. Главный геолог экспедиции (КТЭ) М.Н.Добровольский в это время «взял под свое крыло» секцию спелеологов при ДСО «Труд», руководимую Игорем Ефремовым.
Экспедиция в Каляжинский провал была очень «технотезирована». Тогда уже вышли книги француза Н.Кастере, где очень красочно описывался штурм пещеры-пропасти Пьер-Сен-Мартен с помощью лебёдок и телефона. Вот такой «французский» штурм и собирались учинить красноярцы.
Изготовили на военных заводах различные сверхлебёдки и ещё кучу сопутствующего снаряжения: барабаны с километровым запасом стального троса, гирлянды блоков, блок-тормоз. И конечно, полевой телефон с запасом телефонного кабеля, трубок, микрофонов и т.д. и т.п.
Техническим руководителем был назначен альпинист, активный спелеолог и скалолаз Виктор Пономарёв, будущий чемпион СССР по альпинизму. Он же вскоре (1 мая 1963 года) установит глубинный рекорд СССР в пещере Кубинской, им же и открытой.
Так уж получилось, что первые шаги Жанны в спелеологии были очень эффектны и театральны.
Основной состав экспедиции были столбисты из компании: Прометен, Грифы, Лира, Калтатская-Пономарёвская. А столбисты, в основном, артисты те, что «мимо тёщиного дома без шуток не ходят».
Да и сам вход в Провал был как бы театральной площадкой. Кругом бесконечные сибирские снега, а здесь небольшая сравнительно уютная воронка диаметром 8-10 м и такой же глубины. Поперёк поверх воронки помост из свежесрубленных деревьев. На краю помоста (там, где он лежит на земле) лебёдки, барабаны с тросом и телефонным кабелем. К центру помоста подвешен блок, а над блоком дежурный телефонист, следящий за работой блока, телефона и лебёдок.
Спускаемый в провал прицеплялся своей подвесной системой с помощью абалаковского карабина к концу на конце тягового троса ниже подвешенного к помосту блока, и начинал с борта воронки потихоньку зависать на тросе, постепенно переходя с голосово-жестовой связи на телефонную. Спускаемый достигал входового мини-коридорчика, пропускал свой тяговый трос через второй блок, навешенный на вбитый в камень над Провалом скальный крюк. Далее связь быта лишь телефонная и полное зависание на тяговом тросе.
Подвесную систему, типа парашютной, на Жанну одел, сняв со «своего плеча» технический руководитель Виктор Пономарёв. Наконец Жанна зависла под помостом. Прометеи, выражая своё восхищение «настоящей дамой», запели, перефразируя одну из своих вечных песен:
Жанна, Жанна!!! Ты меня за всё прости!
Трудно Жанна от тебя совсем уйти!
На телефонной связи сидел и руководил работой лебедки сам Пономарёв. Уж больно ответственный груз висел на тросе над Коляжинским провалом! Наконец она исчезла во мраке Провала и перешла на телефонную связь. Сообщила, что на стенах Провала очень много жидкой грязи и что там очень много комаров. Жанну торжественно спустили на 15 м (общая глубина около 30 м) и не менее торжественно начали подъём.
Вдруг нагрузка резко возросла, заскрипел трос и блок под навесом-помостом. На дне воронки резко звякнул металл – это вырвался скальный крюк вместе со вторым блоком.
Не дожидаясь команды, я, вооружившись альпинистским скальным молотком, пошел на дно воронки – спасать Жанну.
У столбистов видимо у всех в крови – быть дамскими угодниками!
Все мои попытки забить опорный крюк для блока не увенчались успехом. Вылез на землю и начал рыться в ящике с железом и (Ура!!!) нашёл то, что нужно. Это были длинные, до 30 см, заострённые штыри диаметром 10 мм. У меня уже был опыт забивания крючьев на траверсе Бастионов Крепости и на траверсе Развалов. Штыри оказались как раз впору для глинистого сланца. Ударов за сто забив штырь и навесив карабин-блок, я выбрался на снег, светясь от счастья сделанным открытием крюко-штыря. Отныне и далее вглубь забивали для опоры лишь эти заершённые штыри.
Пономарёв скомандовал, и подъём возобновили. Опять заскрипели лебёдка, трос, блоки, опять заработал телефон и начался подъём.
У нее случилась ещё одна небольшая авария на самом взлёте подъёма. Там было небольшое нависание – карниз. В таких местах нужно отталкиваться от скалы руками и ногами. А у Жанны всё было впервые и ни одного советника рядом.
Мощная лебёдка затянула её под уступ, уперла шлемом в камень и сделала несколько попыток сломать шею. Но всё обошлось, и вскоре изрядно испачканная Жанна явилась солнечному свету. Явилась, нужно сказать, весьма достойно, с улыбкой на лице и плиткой сланца в руке. В присущем ей учительском стиле Жанна, только что избежавшая ужасной смерти, прямо со дна воронки прочла нам небольшую, но очень доходчивую лекцию о геологии горы Кораблик, на вершине которой и расположен вход в Каляжинский провал.
Следующее свидание с нашей «классной дамой» случилось через год в экспедиции в верховья Маны.
В те благословенные времена мы, все как спелеологи, были зелены, дики и необразованны. Главное, мы не знали где и как искать эти самые неизвестные пещеры.
На сей раз – зачинщиком стал Михаил Мамонтов: мужчина могучий, горячий и так же абсолютно необразованный, как и вся советская спелеология. Но у него был гонор, уверенность в своей правоте.
В те годы среди красноярских путешественников в моде было Верхне-Манское озеро, из которого эта наша домашняя река и начинается. И М.Мамонтов с компанией друзей сходил на озеро-исток и вниз по Мане от Юльевского прииска. Он увидел там стены известняка по 200 м, со множеством манящих отверстий на них.
Там он познакомился со знаменитым саянским проводником-охотником Василием Шайбиным.
Насмотревшись на верхне-манские красоты, наслушавшись охотничьих баек В.Шайбина, Миша, по нашему «Мамонт», загорелся мыслью:
«Вот где таятся бездонные провалы и бесконечные пещеры, вот куда нужно приложить силы красноярских спелеологов!».
Своими горячими речами, с размахиванием рук и блеском глаз, Мамонт убедил руководство красноярской спелеологии в необходимости экспедиции в верховья Маны. Да и саянский проводник у него в заначке имелся.
В Сибири искать пещеры без проводника дело натужное и бесперспективное. Кто пробовал – те знают.
Хорошо хоть техническим руководителем И. Ефремов назначил не горячего Мамонта, а спокойного и надежного «очкарика», ученика В.Пономарёва – Валеру Бобрина.
А от геологов официальным руководителем была так полюбившаяся нам – Ж.Л.Цыкина.
Первая часть экспедиции была унылой и бездарной. Мы спускались в небольшие, гнилые провалы, документировали отдельные небольшие световые гроты да короткие пыльные мешки, забитые ископаемыми костями. Сюда бы Колю Оводова, нашего «мышатника и костогрыза». Уж он-то откопал бы какую-нибудь интереснейшую окаменелость! А нам, активным гротолазам, было откровенно скучно.
Было всего два светлых пятна в первой саянской экспедиции: лыжное восхождение на Ивановский Голец и провал «Сухой Абатек» на левом берегу реки Пимии, правого притока Маны.
Сухой Абатек сложен доломитом, трудно карстующимся в условиях Сибири. Мощные весенние потоки выбили-выточили в борту воронки отвесную шахту глубиной 45 м.
Шахта была как изделие ювелиров. Голубой доломит с сотнями шлифованных водой граней, карманов и уступчиков. Шахта завершалась заполненным льдом круглым гротом с температурой – 7°C.
Спустившись первым, я оценил провал, как легко доступный для подъёма свободным лазанием. И весьма нагло провёл, опекая каждый шаг, Жанну Леонидовну до 45 м обледенелой пропасти. Вниз свободным спуском (красноярским коромыслом), вверх свободным лазанием.
Сухой Абатек еще долго искрился в наших душах тысячами своих шлифованных голубых граней!
Пиком же экспедиции (весна 1964 г) стало открытие Баджейской пещеры.
Этому предшествовало посещение Ж.Л.Цыкиной слёта охотников артели «Бурундук». Все манские старые охотники настаивали на баджейских пещерах. Жанна и Бобрин посовещались и решили переехать в село Степной Баджей.
Рассчитались с нашим саянским проводником, устроившим напоследок пьяный дебош. Пока мы были на выходе, он пришёл в наш базовый дом на прииске Ивановка, сбросил на пол ведро с супом и все толковал:
«Я великий татарский поэт – мне 140 лет!!».
Лишь много позже я узнал, что Василий Шейбин был одним из последних майских камасинцев. Камасинцы (камахи) древнее саянское племя из группы самодийских. По реке Базаиха, Кан, Мана сохранилось множество топонимов – названий на языке этого ассимилировавшегося среди пришлого населения, народа.
В селе Степной Баджей тогда жизнь кипела. Работал огромный клуб, свиноферма, почта, школа, леспромхоз.
Под жильё нас разместили на хуторе Ядринское в 2 км от центральной усадьбы. При нас был геологический ГАЗ-66 и все расстояния по наезженным лесовозным дорогам были доступны. Тем более, что известные ранее пещеры располагались вблизи от основной лесовозной магистрали вдоль русла реки Степной Баджей в радиусе до 3 км.
Где-то с неделю мы «открывали» «старые» известные ещё с «камасинских» времён пещеры: Белую, Тёмную, Сухую-Медвежью. В Белой пещере я открыл «ход Доцента», превративший эту давно известную и задокументированную геологами пещеру в кольцевую систему.
Где-то в районе 20 марта местные мальчишки, одного из которых звали Сергеем, показали нам провал на вершине хребта. На следующий день мы отправились туда впятером: завхоз экспедиции М.Мамонтов, официальный руководитель Ж.Л.Цыкина, еще одна геологиня Валя и я с Зайцем (столбистка-грифовка Людмила Зайцева).
Нахлюпавшись накануне по мартовским сугробам, при плюс десяти, мы с Зайцем взяли лыжи.
У нас, у грифовцев, лыжи были образом жизни. Каждую субботу-воскресенье мы ходили на лыжах на Грифы через Базаиху и Калтат. Там только от устья Калтата набиралось снежной целины не менее десяти километров.
Выбравшись из ГАЗ-66, мы быстренько застегнули лёгкие (ременные) крепления и помчались навстречу с неизвестным провалом.
По сухому логу, по вчерашним следам, было всего-то километров пять. Вскоре мы были у провала окружённого толстенными пнями.
Вбив в самый ближний к пропасти пень скальный крюк, я посадил Зайца на страховку и подобрался к заветной дырке, напоминающей медвежью берлогу. Вскоре стало понятно, что под нами настоящая вертикальная пропасть, словно воротником опоясанная по верху снежным карнизом четырёхметровой толщины. Снизу словно бы тянулись к свету толстенные бревна, видимо спиленные с этих самых пней.
Разочарованные, отсутствием «настоящих» отвесов и колодцев за всё время экспедиции, мы и в этот выход взяли лишь одну тросовую лестницу 10 м, одну веревку 30 м и две парашютные стропы по 14 м. Жанны с Мамонтом и Валей всё не было, а азарт, нехоженой человеком пещеры, жёг нас всё сильнее и сильнее. Прикинув, сбрасывая вниз комки снега, примерную глубину провала и прочность торчащих снизу брёвен, я решился. Страхуемый Зайцем, расчистил проход в снежном карнизе-воротнике и соскользнул вниз по стропе до брёвен. Далее вниз по бревну на дно провала, отвязался от страховочной верёвки.
На дне шахты я оглянулся и назвал ее гротом Хаос. Брёвна, обгорелые пни, кости и черепа диких животных составляли интерьер. От грота Хаос отходило веером четыре хода галереи. Унюхав движение воздуха – дыхание пещеры, я ломанулся, как потом выяснилось, в основной коридор-галерею, добежал до того места где основной коридор начал ветвиться. Было ясно – я на пороге очень большой пещеры. Вернулся в грот Хаос и криками наобщался со своей спутницей. Вскоре (часа через полтора) после нас подошли «пешеходы».
Криками я заверил М.Мамонтова, что смогу вытащить нашу сильно женскую группу с имеющимся снаряжением. И они начали спускаться. Объединившись на дне провала, мы также сохранили прежний состав групп. «Пешеходы» пошли на разведку основного «дышащего» хода, мы с Зайцем остались обследовать три остальные галереи.
Наши коридоры кончились двумя тупиками: два слились в кольцо, один выклинился в непроходимую расщелину. Потом, под руководством Зайца, занялись описанием костей и черепов.
Люда дружила с нашим «костником-мышатником» Колей Оводовым и набралась у него «описательско-определительских» премудростей. Помню медвежьи черепа, череп лося с рогами и еще один коварный череп размером с собачий. Я взял его двумя пальцами и разглядывал, вращая его. Вдруг череп «клац!» раскрыл свои зубастые челюсти. Я, с маха (или со страха), уселся на острый, холодный валун. Оказалось, что таким свойством обладает череп барсука.
Исчерпав лимит времени, отправились искать наших спутников. Метров через двести, прямой, основной ход окончился завалом. Я нашел вертикальную трещину, рассекающую стену. Протиснувшись, в довольно узкую щель, услышал голоса. По огромному, широченному проходу, шла Жанна и говорила: «Где-то здесь был проход». И тут она увидела мою, торчащую прямо из скалы голову, и так, по-детски, ойкнув, бросилась от меня наутек. Позднее эта точка на карте Жанны получила название «Ход Встречи».
Истекал контрольный срок встречи с нашим любимым газиком, и нужно было выбираться. Мне предстояло выполнить слово, данное группе, в том, что я всех вытащу из входного колодца-шахты. Я был в себе уверен. Регулярно лазил на Перья и Митру на Столбах. Еще весной 1963 года освоил без искусственных опор и без страховки три первые колодца в Кубинской пещере, соединяющие вход с гротом Фиделя.
Вот и грот Хаос. Сделал самостраховку узлом Пруссика на опорной верёвке. Вскарабкался по сырому бревну и сделал неприятное открытие. Мишка Мамонт лестницу навесил высоковато. С вершины бревна можно было дотянуться лишь до самой нижней ступеньки. Делать нечего. Подтянув узел Пруссика по опорной верёвке, отчаянно рванулся к лестнице. Меня, тут же, бросило на маятник, но качаться было некогда. Нужно было, на одном дыхании, на одних руках, четыре раза перехватить ступеньки, прежде чем удастся поставить ногу на нижнюю ступеньку.
Фокус удался, и вскоре я лез по тросовой лестнице, протягивая по опорной верёвке узел самостраховки. На выходе меня ждал ещё один сюрприз. Мартовское солнце, нагревая металл, буквально вплавило лесенку в четырёхметровый фирновый карниз. Пришлось голыми пальцами выцарапывать проходы вокруг ступенек. Однако, наконец, я был на земле. Поправил, припустил вниз лестницу и принял к себе Мамонта. Вдвоем мы быстренько вытащили наверх наших спутниц и вскоре уже топали вниз к лесовозной дороге на встречу с газиком.
Назавтра приступили к топосъёмке пещеры, под руководством Жанны Леонидовны.
Несмотря, на наш с Зайцем лыжный успех, мы отказались от лыж при подходе к пещере. Вместо того, чтобы топтать пять километров снег по долине, высмотрели крутой ложок-распадок с бокового хребтика прямо на дорогу. Здесь был южный склон и снега не было вовсе. Новый подход имел протяжённость всего полтора км и был настолько удобнее и легче, что запомнился Жанне, видимо, на всю жизнь.
Через много лет я встретил её, случайно, с сыном Сергеем, у ЦУМа на Маркса. Жанна представила меня сыну: «Это – Петренко. Он так легко водил к Баджейской пещере – талант проводника!»
Топосъёмку пещеры Жанна превратила в небольшой спектакль длиною в несколько дней. Для меня это был лучший в моей жизни урок прикладной спелеологии. Жанна была в ударе. Улыбчивое смуглое лицо, сверкающие огромные глаза, плавное дирижирование руками – она была прекрасна!
Ещё, мне понравилось, как она экспромтом, с ходу давала названия объектам топосъёмки. Первое расширение основного хода-галереи, залитое наплывом белого кальцита с обильной капелью, она назвала грот Весны. Осточертевшую, неотстирываемую пещерную грязь она определила, как «красная океаническая глина».
Через много лет у меня родился стих «Грот Весны», я его посвятил нашей «классной даме» – наставнику первых красноярских спелеологов.
Словно волшебные шаги,
Звенит, искрясь, капель,
Под небом воют декабри,
А под землёй – апрель.Здесь Время путает следы,
Но нет здесь зимних дней,
На стенах южные сады
Из плачущих камней.Стократно белый цвет поёт
Свои хмельные сны,
Кипенью белою цветёт
Грот каменной Весны.И сердце бьётся на ладони,
И как его не зажимай
В сиянье белом светокони
Несут его в далёкий край.И чувства – гордые абреки –
Седлают здесь коней своих,
Цвет камня бродит в человеке,
Соединяя души их.Соединением бесславным
Как свет зари сияет взгляд,
Зажженный трепетом духовным
Он озаряет вечный сад.О, волшебство скалистой краски,
Заря, не знающая дней,
Я здесь блуждаю по указке
Души таинственной моей.Над миром сто веков пройдёт,
Развеет Время сны.
Но никогда не отцветёт
Грот каменной Весны!Пусть где-то воют декабри,
А здесь всегда апрель,
Словно волшебные шаги
Звенит, искрясь, капель.